Это - первая из поэм самобытного автора, творчество которого не только обширно, но и содержит немало новаторских находок. Перефразируя знаменитое крылатое выражение, заметим, что заурядный литератор "заимствует" (подражая), тогда как незаурядный автор "присваивает" безвозмездно. В этой - самой ранней - поэме чувствуется влияние русской поэзии рубежа веков (Маяковский, Блок, Есенин, Хлебников), польской (Леопольд Стафф), немецко-идишистский (М. Кульбак), и немецкой (Готфрид Бенн, Вильгельм Рюнге). Она интересна не как подражательский опыт, а как самостоятельное, самоценное произведение, предлагающее новый и свежий взгляд на вещи, впечатляющее ярким восприятием эпохальной действительности. Этот язык активного, приподнятого стиля; эта кипучая непоседливость; это неповторимое воодушевление послереволюционных лет - проецируются (при посредстве стилистической аллюзии) на современную автору эпоху, с целью обнажить зияющую рану наступившего в 1930-х деспотического антиреволюционного террора, зловещей тенью сжевавшего все эйфорические надежды. Тот раскол так и не затянулся за послевоенные годы, превратившись в глубокую пропасть, в которую (несмотря на все послабления и реформы) проваливалась страна. Автор не говорит об этом прямо, пользуясь иносказательными художественными приёмами (возможно, и не осознавая до конца своего замысла). Широкая картина омерзительного обывательского болота, контраст (поглощённого этой мерзостью) творческого подъёма 1920-х - с хищной мещанской средой: символизирует неисправимую разрушительность приведённой к власти в сталинскую эпоху элиты, которая и является этой глубочайшей пропастью - причиной наметившегося уже в 1970-х очередного развала Империи, и - потенциально - грядущих пертурбаций и катастроф. - Юрий О. 1997. Москва.